Баку
Сочится солнце медленной айвой.
Дома, облизанные шёлковою нефтью,
Спускаются к воде, и путь их каменист.
Гряда нависших гор высокою скобою,
Траншеи улочек да высохшие розы
Ведут, ведут в тенистое пространство
Внезапных парков полунощно-тёмных.
Дома, облизанные шёлковою нефтью,
Спускаются к воде, и путь их каменист.
Гряда нависших гор высокою скобою,
Траншеи улочек да высохшие розы
Ведут, ведут в тенистое пространство
Внезапных парков полунощно-тёмных.
Наполнены стоялою водой,
Каналы вырыты людьми трудолюбиво,
Посажен ароматный виноград
И бьются в окна веточки инжира.
Каналы вырыты людьми трудолюбиво,
Посажен ароматный виноград
И бьются в окна веточки инжира.
***
Свет бело-жёлтый киснет, как джамыш,
Кусками на расплавленном асфальте.
Глазам темно от этой мощи солнца.
Кусками на расплавленном асфальте.
Глазам темно от этой мощи солнца.
Тоскливый взгляд блуждает по рисунку
Зазубренных, далёких, пёстрых гор,
И – ничего, лишь факелы да вышки.
Зазубренных, далёких, пёстрых гор,
И – ничего, лишь факелы да вышки.
***
Чёрные ягоды. Бьётся цикада в тоске.
В тапках сидят старики у ступеней домов.
Камни веками разглажены. Кровь – на песке,
Кровь неуёмной гордыни жестоких сынов.
Сколько же плакать о них, прикрываясь чадрой?
Книга корана – ладонями: чёт и нечёт.
Взгляд на дорогу: вернутся ли парни домой?
Тот, кто учил их добру, и сегодня их ждёт.
Книга корана – ладонями: чёт и нечёт.
Взгляд на дорогу: вернутся ли парни домой?
Тот, кто учил их добру, и сегодня их ждёт.
***
О, ночь, азербайджанская игла!
И зеркала висит осколок лунный
На войлоке стены…
И шелковичным
Дождём, рассыпанным в пыли хрустящих ягод,
Спадают звёзды с низко давящего неба.
О, ночь, азербайджанская игла!
И зеркала висит осколок лунный
На войлоке стены…
И шелковичным
Дождём, рассыпанным в пыли хрустящих ягод,
Спадают звёзды с низко давящего неба.
Кругом уколы, треск жары бенгальской
И ласка тёплая небезопасной тьмы.
И ласка тёплая небезопасной тьмы.
И заточенье в лабиринте улок
С высокими, из глины, кизяка,
Шершавыми домашними стенами.
С высокими, из глины, кизяка,
Шершавыми домашними стенами.
И в этой тишине неосвещённой,
Прижав к забору слюдяным кинжалом,
Свою добычу до смерти ласкает
Хозяин тьмы.
Прижав к забору слюдяным кинжалом,
Свою добычу до смерти ласкает
Хозяин тьмы.
***
Как предлагала себя
Женщина знойного лета? –
Мускус, щербет на устах,
Золото, кольца, браслеты…
Как отдавалась она,
Знойное тело целуя? –
Горькою солью морской,
В волнах и пене танцуя.
Знойное тело целуя? –
Горькою солью морской,
В волнах и пене танцуя.
Как забывалася сном
Томная, знойная дива? –
Ах, у зари под крылом!
И улыбалась – стыдливо.
Томная, знойная дива? –
Ах, у зари под крылом!
И улыбалась – стыдливо.
***
Он – князь огня. Его прекрасны очи.
И кудри сплетены рукою дыма.
В одежде белой он сидит у храма,
В одежде белой шествует незримо,
Где пламя рвётся языками в небо.
Он сам – свеча и сам - очаг домашний,
Костёр для путника в глухой ночи
И жерло алчного до жертв вулкана.
Костёр для путника в глухой ночи
И жерло алчного до жертв вулкана.
Он – песня дня и светоч темноты,
Он греет, жжёт и создаёт пожары,
Он тлеет и безмолвно угасает
В глазах своих стареющих углей.
Он греет, жжёт и создаёт пожары,
Он тлеет и безмолвно угасает
В глазах своих стареющих углей.
Он рвётся, рвётся, бешено танцует,
Сперва с опаской подползает, лижет,
Затем – хватает, и в плену объятий
Всё переходит в огненную самость.
Сперва с опаской подползает, лижет,
Затем – хватает, и в плену объятий
Всё переходит в огненную самость.
Он – князь огня, его златые руки
Из жизни здешней медленно уводят,
Бессмертие собою возмущая.
Из жизни здешней медленно уводят,
Бессмертие собою возмущая.
Комментариев нет:
Отправить комментарий