вторник, 29 ноября 2016 г.


В ДОМЕ НА КАРПОВКЕ

"Ну, вот, мил - моя, выросло у меня столько фиалок, что надо их, я думаю, раздавать.",- говорила Варвара Павловна отчётливо и ясно своим слегка треснувшим между двумя регистрами голосом. Это была старушка, чем-то напоминающая благородно-ухоженную мышь, довольно-таки маленькая и худая, но с большим складчатым мешком под подбородком и крысиной косичкой, перехваченной голубой шёлковой ленточкой. Мягкий носик с большими фасолинами ноздрей смотрел по-дворянски, глазки - чистый свет - глядели кругло и слегка удивлённо. В несоразмерно, по-буддистски оттянутых мочках ушей болтались увесистые золотые серьги. Старушка была со смыслом. Она жила в ворохе газет, скрывавших её сокровища. Разумеется, с первого взгляда заметить их было невозможно. Или, всё-таки, возможно?...

Квартира, находившаяся недалеко от ботанического сада, в одном из величественных серых домов, располагалась где-то наверху и была коммунальной. По узкому тёмному коридору продвигались к тяжёлой двери, за которой было полупустое помещение, напоминавшее зал: лепные потолки, запылённые окна и, кажется, в глубине камин. Но дальнюю часть зала я плохо помню: она была отгорожена китайской ширмой.

"Снимайте обувь здесь. Сейчас я подам шлёпанцы."

Взгляд упирался в чистую и влажную, аккуратно расстеленную тряпку у порога.

"Не ходите никуда. Я сейчас принесу воды."

Мыли руки здесь же, около ширмы. Тётя Варя поливала из кувшина в звенящий таз. Потом подавала льняное крахмальное полотенце.

Соседняя комната казалась значительно меньше, потому что вся была заставлена "мёбелью", и царил в ней вечер из-за тяжёлых штор.

Вся "мёбель" была тёмная, полированная, начала ХХ века. Налево от двери располагался буфет с витыми "пилястрами". На столешнице уже стояла большая фаянсовая супница с чем-то горячим.

"Проходите, проходите! Не стойте у порога!"

Идти, прямо скажем, было некуда: четыре шага прямо - шкаф, пять шагов налево - письменный стол с зелёным сукном. А направо? - Направо вообще кровать, отгороженная оригинальным двухэтажным ночным столиком.

В этой комнате каждому предмету можно было бы уделить особое внимание. Вот, скажем, шкаф оказывался красного дерева с чёрной инкрустацией, если, конечно отодвинуть от его дверец завесу из склеенных газет. И было в орнаменте на дверцах что-то восточное. Иранское, что ли?... Или, скажем, тот самый ночной столик, свой овальной неправильной формой напоминавший инфузорию. А на столике - светильник в виде цветков юкки. Нечто подобное я видела только в Елисеевском магазине на Невском. На глади ночного столика - бесконечное количество баночек, пузырьков, пилюль, микстур, притирок, - всё, вплоть до нюхательных солей. И сверху, конечно, газета: "Литературка".

Ах, какие открытки, обёрнутые бумажной салфеткой, хранились в тяжёлом ящике стола! Из Америки и Франции, с яркими видами их праздничной жизни! А ещё на открытках были котята, белоснежные персидские котята в корзиночке с бантиками! Мещанство? - Да. Но тогда, в конце 60-х годов, это был предел детских мечтаний!

Ещё меня очень занимала мраморная сова с зелёными фосфоресцирующими глазами. Каждый раз, когда я приходила в гости к Ивашкевичам, эта сова смотрела на меня с почти нескрываемым возмущением, потому что я, по моему мнению, не умела вести себя в приличном обществе и очень стеснялась.

Садились за большой обеденный стол под низким абажуром. Скатерть откидывалась, только отчасти открывая клеёнку - для обедающих. Другая часть стола вмещала всякую всячину разного калибра и назначения. И всё это венчалось роскошной орхидеей из соседнего ботанического сада! Орхидея была доставлена и содержалась в большой молочной бутылке.

"У нас сегодня на обед гусиный суп, если не возражаете."

И в это время в комнату входило мягкое и тёплое существо в круглых очках, в переднике. Скромная и улыбчивая тётя Маруся.

Тётю Марусю - Марию Павловну - я помню очень плохо: она умерла, когда мне было лет шесть. Но каждый раз, как вспоминаю о ней, мой внутренний монолог звучит, как исповедь. Примерно так:

"Когда я была ребёнком, я не знала цены многим и многим вещам. У меня было зелёное ситцевое платьице с вышитыми на нём гусями, был передничек: там, в кармане, сидела чёрная кошка. Были брошюрки, книжицы, тетрадки, любовно иллюстрированные для меня тётей Марусей, писаные тушью от руки. Были детские сказки, изданные где-то за границей на французском и немецком языках с подстрочным переводом. Были бумажные ёлочные игрушки в юбочках из гофрированной бумаги: лисичка, свинка, кошечка, уточка. И ещё - Царевна лебедь с лебедиными крыльями и в короне... Всё утрачено. Осталась у меня только одна вещь: коробка, в которой мама хранила пуговицы. Поверхность её потрескалась от старости, зелёные стёклышки-вставки отклеились и потерялись, но царевна, изображённая на крышке коробки, всё так же прекрасна."

Память моя бережно хранит ставшие невещественными проявления её симпатии ко мне - чужому ребёнку.

Итак, гусиный суп. Многое, происходившее за столом, было мне непонятно. Например: зачем под глубокую тарелку ставить ещё одну, большую и плоскую? С какой целью льняная салфетка просунута в серебряное кольцо? И что это за "козья ножка" такая служит подставкой для вилки и ножа? Почему суповую тарелку нужно отклонять от себя? А когда подавали второе: как можно резать мясо тупым ножом? (Смущение хозяек. Кусаем с вилки.)

"Десерт", "суфле", "пралинэ", "пористый шоколад"... Я таких слов дотоле не слыхала. И, конечно, стучала золочёной ложкой по чайному фарфору. Ну, неудивительно, что сова смотрела на меня возмущённо!

Надо сказать, что, сидя за столом, я не слишком внимательно слушала разговоры взрослых. Меня беспокоили головки химер, украшавшие спинки стульев. Стулья были узкие, высокие, обтянутые гладкой коричневой кожей. Но эти философски-скептические козлиные мордочки казались живыми. Они мешали мне сосредоточиться на правилах хорошего тона. Я вздыхала и переводила взгляд наверх: чуть выше буфета висели три японские декоративные тарелки. Там были "цвэты" и гейши в кимоно. И тётя Варя каждый раз снимала с гвоздя хоть одну из них, чтоб мы могли как следует ею полюбоваться.

И вот, казалось бы, все новости были обсуждены, прозвучали ботанические имена орхидеи и фиалок; открытки, марки на них и почерки адресантов детально рассмотрены, и надо бы отправляться восвояси, как вдруг:

"Поди-ка сюда, мил - моя! Ты видела моего Верещагина? Этюд писан пастелью - боится попадания прямых солнечных лучей... А это - набросок Рериха..." Из каких-то дальних углов из-под газет доставались исключительно ценные вещи. А я? - Я ничего не понимала во всём этом и находилась в состоянии тайного расстройства, потому что мне не подарили... открытку с персидскими котятами.


суббота, 26 ноября 2016 г.

У бабушки Снежаны
морщинами тонкие веточки
по волнам щек,
пудрой - снег по скулам
да кустистыми бровями - куницы

побежали-побежали
выи гнуть, щекотать и щурить
третий глаз седовласому небу.
*
А прибаутки в лесной сторожке
как рябина в инее - все крадены,
нашептаны зноем
сквозь щербину краснорыбого рта,
через зазор расплющенного звука,
сквозь прорезь белых мегалитов,
куда, казалось, волосину не проденешь,
идет верблюд по сахарной пустыне,
на голове - обледенелые антенны.
*
А хозяюшка-то нечесана да злючая,
то с ухватом выскочит, то с помелом,
то с мешком да ситом - муку трясти
да леших по бокам охорашивать.

вторник, 25 октября 2016 г.

Сумерки пали туманом,
обворожили дурманом,
маком степным, сон-травою,
тёплой стоялой водою.
Лёгкой качнувшись тростинкой,

сизой заснув паутинкой,
влажной лаская рукою,
капали с листьев росою.
И поползли меж корнями,
травами, мхами и пнями
пепельный след оставляя,
времени бег замедляя.

суббота, 13 августа 2016 г.


Анафора да рифма.

С анапестом - до нимфы.

Уже укрылась лавром.

НижЕ Аполло – мавром:

То - белое на чёрном,

То – зироньки перчёны,

(За ними Кто Учёный?) –

Зане русалка сонно

Помешивая кроной,

Посмешивая море

Пахтает супчик! Сорри!

суббота, 28 мая 2016 г.

бескрылый ветер брел по лезвиям осоки
осиновые сны покачивали зелеными медяшками монисто
легавые тучи замерли на холсте охоты за звездами
молочные быки туманов согнули выи
трепетание речной голубки наводнило чаши кувшинок
и кто-то старый проглядывал меж ветвей
восковыми свечами каштана
Золотинки ос, вылетая из ульев глаз,
устраиваются на мокром лоскуте неба.
Белая маска Луны, белые перчатки случайных облаков,
переклички ночной оркестровки.
Ветер швыряет нотную зелень кленов на воду – по воде –
мелкими цветочками,
призрак оперы лапами леса настраивает готический орган,
и тащится шлейф молодого тумана по воску камней,

по замшелым коврам к амфитеатру луговой низины.

пятница, 6 мая 2016 г.


на улице зеленый посвист,
разбойник-ветер катит колесо,
и кучевые чепчики бросает
в медовый, пыльный, теплый майский воздух.
газоны пышут желтыми глазами
толпящихся ликующих цветов,
и аэропарад дроздов кичливых
волнует белоснежный старый сад,
и  оригами тонкое черемух
на воду осыпается, и реки
текут молочные, и бабочки кружат,
кидают нежные павлиньи взгляды

на глубину поющей гулкой сини.

четверг, 14 апреля 2016 г.


на заре - молоко звезд,
перламутром полна Луна,
да улыбкой кривой клест
налущит семена... весна...
запах волглый коричных трав,
и дрожанье речных камней,
сонный вдох – туманна игра
на вельвете полей темней...
а у неба розовый бок,
а у ветра пуста свирель
да сосна, да утес высок

у семи лоскутных морей.

среда, 27 января 2016 г.

Наплывает туман,
и невидимое доселе
становится видимым.
А сам ты становишься невидимым, невесомым,
подымаешься вверх в облаках
и угадываешь внизу
очертания земной сказочной жизни.
Огоньки роятся, играют разными цветами:
там хорошо, тепло и пахнет пирожками.
Семейственность, игрушки на ковре
и тихое постукивание спиц
при вязке длинного радужного шарфа.
Сонное дыхание животных,
скрип двери, позвякивание крышки чайника,
круглый абажур, сферичность, единение.
Мы дома. И можно уютно дремать
и верить в любые волшебства.
Это ли не счастье?

среда, 6 января 2016 г.


Ни молока, ни пчел, дарящих мед...

Одно царит кромешное пространство,
где зироньки цветут, парят во тьме,
и ежится загадочная лунность.

Припорошило пеплом, наст хрустит,
и грезится парад небесных воинств
метели ночи тянущих крылами.

И только тот, кто стынущую землю
руками, грудью бережно укроет –
останется познать одну любовь.

Он скажет тайное перед собой, пред вечным,
тепло преломленного хлеба и вино
- вот Рождество...