Море

 

И рыба-солнце уплывает
туда, где снов чернильных тишь,
туда, где бледные лучи
в краю ресничном Навзикаи

по телу странника морей
в бессвязном шёпоте прибоя...
Скажи мне, море, что такое
летучий список кораблей?

Открылась синяя тетрадь.
И пальцев ломкое свеченье
коснулось волн. И - вдохновенья
легла прозрачная печать.

 

 

 

Фрегат в солёных парусах.
Молочная по цвету ткань,
пропитанная штормами и солнцем.
Полированное чёрными руками
дерево бортов, высотность мачт,
скрипящих и выгибающихся
под действием тяжести.
Сусальное золото отделки
и ужасающе-нежный лик сирены,
несущей судно, как чашу.
Вы видите её глаза?
Веки, окрашенные киноварью?
Древесное лицо настолько чисто,
что жизнь его напоминает смерть,
а сам корпус фрегата – её гигантские крылья.
Но волосы кОры, с фальшивой красотой уложенные,
пухлость двойного подбородка,
складочки на шее, на руках – гедонические,
с лепнины театральных лож.
Взгляд, устремлённый выше горизонта,
просительно-беспомощен,
а груди божественной девы,
их заострённые конусы,
дают надежду на счастье и покой
при жизни или уже там, за краем.
Рассекая собой волну,
несёт сирена корабль
к атоллам и островам,
где прибрежный песок, как мукА,
где в гротах хлопает и булькает вода,
где ерошатся от морского бриза пальмы,
где шоколадные туземки
с длинными и узкими ступнями
поднимают на голову
плетёные корзины и сосуды
и смотрят, улыбаясь,
то на мускулистых матросов,
то на деву морскую,
приведшую их сюда.

 

 

 

Кора рострума

Взглянула с корабельной высоты
на волны силы, что несут теченье,
и падала, коснувшись горизонта
стопами света Ашвинов, в пучины
бескрайности, сворачивая время.

Но соль моих волос – от облаков,
но тень полнощная в глубинах океана
пронизана зернистым током звёзд,
там, наверху, где нет веков – лишь миги,
и солнца бертолетовою дрожью
в своём непрекращающемся взрыве
застыли и кидают языки.

Надводие зеркал натяжной плёнкой
на грани сна меня остановило,
на глади лезвия над тьмы безумным зевом,
и я очнулась и глотнула сини
из неба темени, из медной чаши жизни.

И проплывали серые столетья,
и взламывали ложь своих зеркал
на утреннем малиновом исходе.

И наполнялся воздух пустоты
неугасающим единством звука
там, где туман лизал ещё причалы
и отступал, лиясь, пред ликом яви.

 

 

 

 

Коронованный солью морскою,
Лазуритом пучин и высот,
Облаков меловые бемоли
Добавляет в мелодии вод

 

Для бегущего пенно и струнно
Елизейского бриза. Весна
Баркароллы сиренево-лунной,
Южной арфы тугая блесна.

 

Светлый мёд, карамель сердолика
Собирает для сонных сирен,
И – сияет симфоний палитра!
(ДЕБЮССИ. Не сравнимый ни с чем!)

 

 

  

Ветра веер волны вышивают.
Времени велюровая вязь
сном стекляруса седеет, снеговая.
Соль сирени свитками срослась.

Бертолетово-белёсые барханы
бороздят безбрежность. Бисер брызг!
Шалые, шершавые шерханы
щерятся, щетиня шкуры: «Шшшшисссс...»

 

 

 

 

Шорохи шлюза.
Шагреневой кожей песок.
В воздухе липком
зависла безмолвная бездна.
Не прикоснись –
то мембраны вневременный сон,
не усомнись
в парадоксе стихий равновесных.

 

Серое рубище ветер просеял насквозь.
Над головою
лиловой полоскою утро.
памяти скарб –
вечный зов – узловой варикоз
листья затопит следов
в роковую минуту.

 

Ловкий возничий
загнал своего скакуна,
с губ полетела
солёная белая пена.
Ахнули стены,
пошла за волною волна –
Красное море,
где плоские камни не немы.

 

 

 

 

В вечерней музыке ночная глубина
и чувство филетового лада.
Услада – сила солнца, но луна
безбрежнее. Ночные водопады
холодных рук и сонных арфы струн
расходятся ленивыми кругами,
вода поёт, а сотни тысяч лун
мерцают в море звёздными стадами.
И шёлк ночей немонотонных волн,
подлунный бриз рассеянного света
луною полн, любовью тихой – полн
глубинного, полунощного лета.

 

 

 

 

Плен сладких сил и сонных хризантем.
Аквариум полуденных морей.
Возьми меня совсем.

 

В полёте головы цветков, актиний руки
и нежная гигантская змея –
как шлейф, как трен
взметнувшая искрящийся песок,
всё обвевает лень.

 

И бусы пузырьков и глаз,
и перьев веера, и плавь, и удивленье,
и соль протоков, чувств, и ласковые кудри
с архитектоникою спящего лица
кораллов венценосной королевы,

 

и щупальцами эрогенных зон
случайное волны прикосновенье
дарует донный поцелуй – и стих.
И ты так вожделенно спишь,
и колыханья полн, и песнопенья.

 

 

 

В ракушки собираясь, время-море
плодится жемчугом, а розовые бусы,
от буквы «о», при виде клёва солнца,
подёрнутого устричным туманом,
заглатывает медленный моллюск
и покрывает тайну створкой неба.