С новым 2014 годом! Этот год будет счастливым, я знаю... :)

Зима с тобою - первый крик весны,
когда из-под заснеженных равнин
проглядывают новые снежинки
цветов небесных, птиц золотоглавых
в душе трепещет свадебное солнце
и угли тлеют, вылетев из печки,
глазами говорящих строгих кошек
на подоконнике стареющей зимы ...
Штормит. То пенится загадочная вьюга
в бокале льда искрящимся шампанским.
Ты будешь пить? - И кони пристяжные
забудут путь, и коренной собьётся
на ритмы серебра тревожных ёлок.
За солнцем посылай его, за солнцем
снегов и ночи, вышитой из кружев,
натянутой на пяльцы острых веток,
звенящей люстрою, катящей снежный ком
и бьющей саблей звонкую посуду
людского смеха ...
 
...
 
Равнины солнечного света
лежат и тают на озёрах глаз закрытых.
Твоё лицо таинственно и сладко,
жемчужный ряд полуоткрытых губ
да волосы лесов, их тёмный, без оглядки
и колющий прицел: ресниц - леса, леса,
и кожа век, спадающих снегами.
Ты спишь. Дыхание короткими волнами
напоминает эхо меж холмов
покатистых, грудеобразных, круглых.
Ты улыбаешься во сне - и слёзы солнца
катятся струями по грузным валунам
и застывают. О, моя природа!
Какой тоской и счастьем замерзают
в полёте птиц столь радужные мысли!
И остаются в памяти небесной -
леса, леса, полуоткрытый сумрак
их девственного, тающего сердца.

Берег

А сон прядёт шелковы нити

и стелет снежность. Ввечеру

сверчок часов

так бережно секунды восковые

с камланием отряхивает с лапок

колючих стрелок.

Медленным огнём

цветёт луна в оконном зазеркалье,

и мы – одни.

И тяжкий мех ресниц

смыкает над озёрами чудовищ

завесы театральной горькой пыли…

Итак… куда идём? Ужели не забыли? –

Туда, где свет седою бахромой

на руки матери лия, на лик земли

густое молоко иных желаний,

коснётся ны, качнётся в ны, и тихо

подымем невесомый груз дыханья

до шёпота: любимые, не плачьте:

зерно рассыпано – панно для голубей,

где жемчуга, белёсые подтёки

на тёмном, близком, ширящемся небе.

Оно падёт, и перевёртыш-сон

черпнёт с полушку серебра, но это – хватит

сверканию открывшихся зениц…

… И там увидим

берег покаянья…

Ракушек скорлупу перетираю – хруст,
порез об острый край – загадка хиромантам.
Мой домик меловой и полый чист и пуст:
картавым голубям надёжная приманка.

От белизны сужается зрачок,
куриный ультразвук в движенье вёртких крыльев.
Вдыхает аллергично звездочёт
труху от перьев? Взвесь алмазной пыли?

И, запертая, мечется душа,
и заплетаются морщинистые лапки,
и вечность теплится и тает не спеша,
и на ладони капает украдкой.

Замерший интернет целует твои глаза,

в поиске пазлов время уйдёт бездарно.

Слово ли позабыл, что ты хотел сказать,

дело ли довело, ласка ли снов угарных…

 

Празднуем пустоту, сеем сезам-сезам

губ, шелестящих лис. Дольки клавиатуры

не согревай – болей: твой шоколад – к слезам,

смайлик – чеширский бред… Знаешь, я просто дура.

 

Не забывай меня, просто: забудь, забудь…

блогеры - стервецы нам перемоют кости

им, что ни день, то ночь, что ни слова, то блуд,

что ни печаль, то смех. Пусть посмеются вдосталь.

«Послушай же, время ещё не ушло,
мой израненный зверь притаился и дышит…»
- блаватская бабушка на завалинке викторианских времён
сшивающая лоскутное одеяло проявленной доктрины
наводнила болотце пучеглазыми головастиками…
да пеликанами небо,
чтоб кровью питались живою бутоны тюльпанов,
а треск корпускул
бесконечного слизистого размножения
попадал под молоточек внутреннего уха
да шёл на глубину всеобщего прозрения,
где око Уаджет глядит
и водит перстом Господним
из облака Микельанджело.
Ну, что ты, бабушка,
сказки уже рассказаны косоногими йогами,
там зной, и обезьянки напылили,
а люди летали вечно, да только забыли,
так ты не пугай, бабушка, ты спи… спи…

 

 

Бледнеет синий занавес окна.
Театр бессонниц. Я совсем одна
гляжу на улиц тёмные кулисы.
Ещё прельщает старый камуфляж
фасадов и дворов. Рассветный страж,
мне жалко эти тающие лица
ночных подслеповатых фонарей.
Канатов-проводов, столбов и рей
корабль грустящих маленьких японцев.
Небесных парусов холстина так бледна,…
как чахлый день, которого вина
кончина праздненства, прожектор,
маска солнца.

Метельщик, тёмный друг Шагала
не мог бы силой беззащитной
исправить линию излома
любови плотской и магнитной.
Раскосым глаза созерцаньем
ищу наивность и распутство,
заворожил меня извозчик,
возница-Кришна, праздник утсав.
Скажи, как прежде: свет небесный,
крадись сквозь пальцы кошкой серой,
струёй воды в вине артерий.
Суди последней в жизни верой.

Минареты деревьев в зелёном тумане лесов.

В настороженном времени снов уходящего лета

нависанье и близость в себя погружённого света

и текучее небо, и тишь предвечерних часов.

 

Медоносных туманов снега, их курение, тление –

это белые птицы озёр, это крыльев метель,

это сосен седеющих шум, источающий хмель,

это серые сумерки, ветер и пепел, и пение.

 

 

Мой поцелуй с картины Климта

и берег, дальний для меня,

простимся. Прежнего огня

не будет. На моей ладони

прилив бушующих волос...

И вновь кричащий этот звук

небес от синего разрыва

танцует, плачет и танцует

твоими близкими глазами...

Иль это я в траву густую

вновь окунул лицо и руки,

паломником-единорогом

морскую пену нежных губ

ласкал, влюблёнными глазами

угадывая синий пламень...

Ночная дорога – дыхание путника,
далёкий фонарь – всё, что есть.
Иголками серыми воздух предутренний
наколет желейную взвесь
белёсого ока, молчанья бездонного,
зрачка в катаракте Луны.
И тихим песком зашевелятся, волнами
слова, что свободой больны.
И ветер, упором всевластья, насилья,
не сможет стены возвести.
… Не нужен мне посох, не нужны мне крылья,
ах, только б идти да идти!

 

 

Крылатый месяц меж крылатых сов,

мигающих волшебными глазами,

я провела, и голубое знамя

небесных кочевало лилий

иль облакоподобных белых перьев?

 

И проносил туманный бриз осенний

и клочья пены, пуха, и цветы,

плывущие от шпилей высоты

по морю тёмному на тихий, сонный север...

 

Там собирались замки островов,

тяжёлых снежных парусов, линейно

полярным ветром выстроен, развеян,

размётан, но воздвигнут - соразмерен

летучий призрак: город, сон и айсберг.

 

 

Август склоняет голову.
Сон. Налитые яблоки.
Сон под завесой пасмурной
жёсткой вощаной листвы.
Медленное, округлое,
как земли притяжение,
… чувство, что небо низкое
держат дерев стволы.
Линий ландшафта выгнутых
напряжённое, трудное,
как на теле классическом
культуриста-борца,
не-противостояние -
тонус любви лоснящийся,
тёмной лозою вьющийся
без конца, без конца!
Август мой леопардовый,
август урчащий, скалящий
яркие, но остывшие
чудо-солнца лучи,
сети твои расставлены,
ловчие звёзд - недремлющи,
в ночь охоты и нежности
знай: тебе не уйти!

Под мостом это гулкое пенье
и готически, сводами вод
изгибаются лиги кореньев
в перфорации каменных нот.

И стальными текут обручами,
упираясь отвесами век,
и ласкают слепыми волками
синевы быстротечный разбег,

и в цепях, мимолётно целуя,
замирают, прижавшись к щеке,
губы ветра. И - ржавая сбруя
на речном мускулистом виске.

Изобретатель колеса,
ты помнишь ход неумолимый
колец Сатурна, вёсна, зимы,
калейдоскоп, нерайский сад

… в падении плодов и капель?
И вот – прозрения печать:
всё повторится, всё опять
омегой змея скрутит кабель.

И половицей скрипнет твердь
судьбы игрушечного дома,
и вестник ветер так знакомо
качнёт рассохшуюся дверь.

Толчок пружинки часовой,
и, кажется, близка свобода,
но туго механизм завода
круг ограничит беговой.

И всё? Привязанным ослом?
И – жернова перетирают
зерно в угоду чрева рая?
И перевозчик бьёт веслом?

Колесование, рубины...
Так тихо ходиков сверчок
неспешной песней увлечёт
считать титаники и льдины.

Нет. Хаос бешеных колёс
сменяют тишины разрывы.
Там рыбы плещутся, игривы,
там солнечный урей. Там плёс.

 

 

У королевы ос полуденное жало

жары вонзилось в кожу апельсина.

Часов бегущих стёрты мокасины

о гравий препинаний без начала

 

и без конца. Таков урок отмерян:

до блеска шлифовать игривый жребий

и долю очертить себе в полнеба,

чтоб звёздной крошкой берег был усеян.

 

Но не доплыть под жизни жадным зноем:

как за руном недремлющее око

рептилии глазеет одиноко,

так раскалённы миражи покоя.

 

То дожди, то тяжкий зной,

то зелёные качели

расшумелись – полетели,

лёгкий полог надо мной

сном да шёлком. Блики, блики,

синь – осколочна мечта

нежно ранит. Прочитай

знаки – милые улики,

лета плавное письмо.

Муравьиною щекоткой

под ногами коврик соткан,

падай в обморок хмельной!

В тишине качнётся пенье

соловеющих шмелей,

душны травы, луг сомлел,

солнца ярко оперенье.

Улыбнулись небеса,

радужную выгнув выю,

поцелуи – медовые,

свет лазорева лица.

 

Развалины. Разрушенная крепость,
и на зубцах намокшей кисеёй
со стрёкотом стеклярусным, стекая,
висит парное облако дождей...
Рябит, колышется понтийский нежный воздух,
и – дольче - пальцы, волосы, душа
сползают, ластятся к воде зелёной,
и помнится бессонница Гомера,
сирены Дебюсси, влекущие меня,
даритель жемчуга - стрелец полночных звёзд,
и сеятель очей от Велимира,
и, кипарисов чёрными свечами,
в ветвях поющею, танцующей цикадой,
ласкатель, капельник немолчной тишины.

 

 

О маленьких радостях,

собранных в неумелые ладони,

я хочу вам поведать.

О щепотке дождя,

прыснувшей на первозданные листы,

о волнующихся лучах,

бережно коснувшихся девичьей кожи

и о щекотке водяной ряби,

и о смешливых цветах,

качающих головками в такт ветру,

и о птицах, обнимающих небо.

 

Но эту сказку

вы продолжите сами.

Ибо счастлив тот, кто видит

и делится счастьем с другими.

 

…

 

Ребристый ясень. Детская ольха.

Цветочки и соплодья старой липы.

Стада деревьев. Трели пастуха

Июньских чудных дней взрывают кипы.

Спешат, бредут земные существа

Дышать природой, юных трав касаться,

Смеяться над ручьём, забыть слова,

Молчание познать – и в нём остаться.

Нам Дроссельмейер сказку обещал,
принёс шкатулку, маленький театрик
и занавеси лёгкие раздвинул,
бордо и золото французских тонких лилий...
И раздаётся колкий лёгкий звон:
старинные каминные часы
и гладь паркета в полутёмном зале,
и сказка - началась: совсем бесшумно
приотворилась полированная дверь,
атласный туфель с плоским чёрным бантом
и эбонит застывшей чёрной маски
испугом детским захватив дыханье
открыл... Венецианский карнавал!

...

Венеция, маски, ночные гирлянды,
гондолы, огней маслянистый налёт,
он гуще, чем чёрный и слаще, чем ладан,
играющий нефтью. А плащ-небосвод
усыпан звездами Великого Мага,
и девичий смех из открытых дверей
и веер, и фейерверк, только не надо,
не надо, не надо... Скорей же, скорей!

Моря брюссельские кружевa,
лунный кувшин,
мокрого бархата, рисовых звёзд
мой властелин,
бисер сыпучий, рассыпавший свет
ровных зеркал,
пластика смысла, волна перемен,
лунный опал,
сонно-молочный хрустящий бисквит,
пористый дождь,
тополь цветущий, цветущий орех,
ветренный вождь
нежно-лиловых, вишнёвых затей,
игр и препон,
длинный, медовый, растянутый в ночь
шёпот и сон.

 

 

 

Это не больше, чем просто весна,

травы по краю дороги – мочалом,

стоки-речушки так долго молчали -

солнца князёк омочил стремена –

и зажурчали, и чуры зелёным,

еле заметным в мерцанье камней,

глазом искрили, поди-разумей

лес отозвался ли ветром влюблённым,

или же тёплые вздохи земли –

без покрывала язычницы неги –

лучников княжьих весёлы набеги

силою плоти призывно влекли.

 

 

…а он попивал себе граппу из гранёной стопочки,

поглядывал на этикетку.

а с этикетки на него иронично поглядывал старый сатир.

и так они играли в гляделки

и слушали перестук колёс по аппиевой дороге,

по её гладкому замшелому камню…

 

…а потом он цедил сквозь ситечко,

через сахарок,

до которого так жадна обезьянья сморщенная лапка,

свой химически-зелёный абсент,

в то время, как примат насиживал местечко на шарманке.

Монмартр, конечно…

 

…а позже открывал округлое отверстие рта,

чтобы выпустить дух – не свой –

но сладко-жгучего парфюма рома

под перезвон соборной меди:

то ли били колокола бодрящим утром,

то ли таял зной полуденных монет

на паперти, рядом с Чосером…

 

…а ещё, опустив свои чресла на дубовую скамью,

он лоснился и щурился, ликом напоминая тыкву,

и потягивал баварский бир,

пропуская пену сквозь моржовые усы,

хватая за задницы молочно-альпийских молодух:

и визг, и торжество жизни!

 

…а под Новый год – на морозе,

с мандаринами да шоколадными «белочками»,

да прямо из горла,

с приятелем, тащившим домой сетки со снедью,

шмыгая носом, воровато озираясь,

хихикая и поздравляя прохожих –

пил её, родную… и нет её слаще!