Весна обносит нас вёдрами грязного снега,

копошится с птицами у кормушки,

брызжет солнцем на тяжкие белые шапки

дверных козырьков,

страшит обвалами с крыш,

а в огромных лужах

устраивает ледоходы,

напоминая о том,

что и в Гренландии когда-то

зрели апельсины.

Идёт глобальное потепление.

И каждый год оно глобально

с точки зрения вселенской любви,

освобождения, раскрытия новых и новых объятий.

Не оттого ли тропический ливень

лупит наотмашь по клавишам

серых карнизов? – Жесть!

И каменные купели лесных валунов,

и хвойное мочало,

и вся эта птичья суета,

и расхаживание захмелевших надзирателей-фазанов

прямо по проезжей части, -

мол, пусть весь мир подождёт:

у нас глобальное приготовление к празднику!

Стать сумасшедшим настолько,

насколько позволяет фантазия,

матерь твоей персональной правды,

а потом взять и высказать всё это вслух,

чтобы мир содрогнулся, -

испить озёрной голубизны неба,

но рассыпать тлеющий уголь,

посеять пепел.

Или же, ещё того лучше,

изложить на бумаге…

А потом жечь на костре листы

и ещё многое другое ненаписанное,

ибо рукописи – горят. И мысли.

Ясным огнём.

Доверять себе настолько,

чтобы питать излишние надежды

на понимание

со стороны своего альтер эго,

и быть настолько свободным, чтобы

не искать с ним контактов,

не вступать в диалог

вопреки сложившимся стереотипам поведения,

хоть молчание и не золото,

хоть и можно войти не единожды

в одну и ту же реку,

просто это – необязательно.

Вот, только, что делать со словом «воробей»,

я так и не решила. Выпустить или нет?

Слово бьётся о край листа,

просится на волю.

И ОН УШЁЛ ВМЕСТЕ СО СВОЕЙ ТЕНЬЮ,
ПОВТОРЯЯСЬ В КАЖДОМ ПИРАМИДАЛЬНОМ ТОПОЛЕ,
ОРИЕНТИРУЯСЬ ПО АБРИКОСОВОМУ СВЕТУ УЛИЧНЫХ ФОНАРЕЙ
И РОЗОВОМУ СНЕГУ, КРАХМАЛЬНО ХРУСТЯЩЕМУ ПОД НОГАМИ.
И ПОТЯНУЛ ЗА СОБОЙ СВИСТЯЩЕ-СКРИПИЧНЫЙ ЗВУК
НАПРЯЖЁННЫХ ДЕРЕВЬЕВ, ЖАЖДУЩИХ СОИТИЯ,
ТРУЩИХСЯ ДРУГ О ДРУГА, СДИРАЮЩИХ СВОЮ КОЖУ
СЛОЙ ЗА СЛОЕМ – ДО КАМБИЯ.
У НЕГО БЫЛИ МАЛЕНЬКИЕ ЧАСЫ
ИЗ ЛЕПЕСТКОВ ГЕРБЕРЫ,
И ОН ГЛЯДЕЛ НА НИХ И ДУМАЛ, ЧТО БУДЕТ,
КОГДА ПРОЙДЁТ ЗИМА И ОТТАЕТ
СЖИМАЮЩИЙ ЖИЛЫ ИНЕЙ?
В ТО ВРЕМЯ, КАК СЕЙЧАС ВРЕМЯ ОСТАНОВИЛОСЬ.
ОПАДУТ ЛИ ВСЕ ЛЕПЕСТКИ ЧАС ЗА ЧАСОМ,
ХОТЬ В ЕГО СУТКАХ СЕГОДНЯ
БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА.
И ОН ВДЫХАЛ МОРОЗНЫЙ ВОЗДУХ,
И СЕРЕБРО ВЛИВАЛОСЬ В ЕГО КРОВЬ,
И, ГЛЯДЯ НА ЦИФЕРБЛАТ, ОН ПОНИМАЛ:
НЕБА НЕ БУДЕТ.
ВЕДЬ ОНО УЖЕ ДАВНЫМ-ДАВНО УПАЛО
И СТАЛО БАРХАНАМИ СНЕГА,
КЛУБИТСЯ И ВЬЮЖИТСЯ, И СТЕЛЕТСЯ
ПОД НОГАМИ.

Мы рвёмся на волю, как птицы,

но птицы зимой – в мороз,

из жарких ладоней, вольеров,

отопленных комнат, от корма,

кичливо и жадно кидаясь

на гильотины окóн.

И что ж мы стучимся и бьёмся,

и вновь атакуем до крови?

И что же мы видим за странным

прозрачным, но жёстким барьером? –

Сияние…

Предлагаю Вашему вниманию поэзию известного шведского писателя Артура Лундквиста в моём (вольном) переводе. Världens stora floder Jag älskade en mücket liten flod, ett förvildat barn (likt mig) som flydde genom gräset. Jag vadade med strömmen darrande kring mina knän, och det nickande vasstrået beskrev den sällsynt stora fisken. Sen dess har jag sett världens stora floder, färdats på dem, last I deras virvlar, I deras fullskrivna hud, bland de flyktiga vattenrosor som förtär varandra. Floder som aldrig var blå eller genomlysta, utan röda av gråt, röda av världens blödande kött, eller vardagsgrå av lera, grumliga, mjölkiga. Och aldrig stannade de för att tänka efter, blott färdades: var väg och vandring samtidigt, en enda kropp som föddes utan upehåll och kastade sig i havet, i vattenmodern: vattens eviga incest utan kärlek, I elementens kalla och ändlösa lidelse. … Я любил совсем маленькую речку, такого же, как и я, одичавшего ребёнка, ползущего по траве. Я переходил её вброд, чувствуя дрожь воды вокруг моих коленей, когда качание тростника подсказывало местонахождение на редкость крупной рыбы. А после я видел великие реки мира, путешествовал по ним и читал по испещрённой письменами коже летопись их водоворотов среди набегающих, теснящих друг друга волн. Реки, которые никогда не были голубыми или прозрачными без красных слёз, без окровавленной плоти мира. Они могли быть серыми от глины в своей повседневности, мутными, молочными. Они никогда не останавливались: каждая – и путь, и путник, и тело, возрождающееся бесконечно, выбрасывающее себя в устье матери-моря в извечном водном инцесте – без любви, но с холодной, непрекращающейся страстью элементов. ... Världens stora floder! … Великие реки мира! ... NILEN spegel för klipptempel och fladdermöss, grönskeklänning kring dysvarta höfter, landbruket sprutande mellan tänderna, Nilen som vaggar pyramider av bomull och varje morgon sköljer exkrementerna från palatsens trappor. … НИЛ зеркало скальных храмов и летучих мышей, зелёное одеяние на бёдрах из чёрной тины, Нил, орошающий землю сквозь зубы, Нил, качающий пирамиды из хлопка, и каждое утро слизывающий экскременты со ступеней дворцов. ... SAMBESI bakom bamburidåer med panterklor, bred vattentunga hängande ner i avgrunden, vitrykande vattenvulkan, åskmoln ställt på kant: Sambesi med förolyckade kokosnötter och flodhästungar, döda med en stor boll av gräs i gapet. … ЗАМБЕЗИ за бамбуковой завесой с когтями пантеры, с языком воды, свисающим над пропастью. Белый дымящийся вулкан с грозовым облаком на краю: Замбези. С гибнущими кокосами и водяными жеребцами, мёртвыми от огромных травяных шаров, застрявших в зеве. ... INDUS som stridande genombryter klipporna och i öknen förvandlas från gud till kvinna, utsträckt med lättjefull, buktande kropp, utmed byar som bara är murar med en liten nött portöppning och bort over slätten där en ensam sang star mitt I tomheten och väntar sin ägare. … ИНД, борющийся с противостоянием скал, превращающийся в пустыне из Бога в женщину, с наслаждением вытягивающий тело вдоль селений, служащих стенами с небольшими потёртыми воротцами, и – прочь, через равнины, туда, где одинокое ложе стоит в ожидании владельца. ... GANGES mättad med kospillning och dödas aska, uttråkad av sockerbakade temple krälande av människoflugor, äcklad av svulster liknade blanka, rödvioletta kurbitsar, nöjd med delfinerna och deras renhållning, tjusad av jutet som doppar sina flätor, lyssnade till sångaren som driver I sin båt och vid spröda zitterklanger ropar ut gudarnas kärleksäventyr på jorden. … ГАНГ, насыщенный коровьим навозом и пеплом умерших, утомлённый ползаньем человеческих мух по сахару храмов, с отвращением к опухолям, напоминающим сверкание красно-фиолетовых баклажанов, приветствующий чистоплотных дельфинов, заворожённый косами из джута, опущенными в воду, слушающий певцов, управляющих лодкой и оглашающих окрестности восхвалениями любовных похождений богов под ломкие звуки цитры. ... YANGSTE KIANG eller Blå floden, svullen som ett piskrapp över Stora slätten, genomstucken av bambustänger som av outtröttliga tatuerares nålar, flod med utdragna mungipor och oräkneliga navlar: Yangtse där riset växer ur böndernas hander, ömtåligt som ögonhår, och de trampar upp vatten i långa rader, vändande sina nakna, revbenstrandiga ryggar mot floden. … ЯНГЦЕ КИЯНГ или Голубая река, вспухшая, как удар хлыста на Великой равнине, насквозь пробитая бамбуковыми шестами, как неутомимыми татуирующими иглами, река с растянутыми уголками губ и бессчётными пупками: здесь и там растёт рис из руки крестьянина, прочный и гибкий, как ресницы, и вода прыгает с яруса на ярус, и земля поворачивает реке свою голую, ребристо-полосатую спину.

Когда зимние голуби
клюют апельсиновую кожуру на площади Сан-Марко,
топчут заснеженную голову льва, -
серо-зелёная вода застывает
куском желе под тяжестью тумана,
но не засахаривается по краю
кромкою льда,
а просто забывает о движении,
о том, что она – море и марево,
способное уносить своей внутренней силой
пенопластовое крошево
больших и малых судов.

Когда… когда меренги облаков
слипаются пластом,
плотной белковой пастилой,
картонные перегородки моста Вздохов
покачиваются под пальцами великана,
разделившего город на птифуры,
а сахарная пудра тает в сиропе каналов
и рассыпается по глазури крыш и куполов.

И когда гондолы начинают кивать и кланяться сонному морю,
у воды появляются коты и бауты,
и фигурки в жабо со шлейфами бесконечного органди.
Как кремовые розочки на праздничном торте февраля.

***

Клавиши гондол по глади моря…

Если присмотреться, каждая имеет

своё неповторимое звучание.

Если прислушаться,

краска молочного хризопраза

покрывает патиной и подтачивает

фундаменты домов.

Колодцы маленьких площадей и дворов запечатаны,

их ренессанс невозможен,

но горбатые мостики поднимают зевак на воздух

всё выше, выше колеса обозрения,

и наступает тогда такая особая секунда:

осознание бытия - бытие осознания,

и всё говорит единым взглядом,

и всё зеркалит единым звуком

по волне Гранд Канала:

«Это – только репетиция. Но мы попробуем…

проплыть в этих декорациях над водой

к моллюску живого неба.

Ведь многое ещё очень возможно…»