Нелицемерные заметки
любителя живописи

 

Капуцины снуют, бисер собирают,
лапки потирают.
Это что, орден? – Орден, орден.
Капюшоны серые, у запястья – чётки,
мордочки кротки.
А это что? Хвостик? – Хвостик, хвостик.
Где ж ты, боженька, наш Бог?
Обезьяньей шерсти клок
из последней склоки –
это что: жертва? – На алтарь! На алтарь!
Раскурили фимиам корки апельсинной
в чашечке кокосовой, тёмной и старинной.
Это что? Месса? – Обезьянья месса!
Маленькие глазки, бисеринки-бусы.
«Научи нас видеть, Господи Иисусе!»
Капуцины снуют, бисер собирают,
лапки потирают.
Это что же? Глазки? Чёрненькие глазки?!
– Глазки, глазки.

 

 

 

Укутаюсь в кустах под шерстяною тканью
такого тёплого коричневого цвета,
какой бывает на полотнах Брейгеля
и душу согревает чужестранца
и соглядатая иных пустых миров,
как в зеркало волшебное глядящих
и припадающих:
«Средневековье!
Монашество!» ...
Да грязный снег, да ветки
уколами торчат, напоминая:
ведь ты живой, причастен не случайно
к такому прошлому, где люди-человечки
от Брейгелей да Босха. Их страданья
не вытерпеть, не снять тому, кто хочет
их рассмотреть и тихо встать меж ними.
И не хочу я проникать душою
и видеть это, видеть… Я слепой!
Иду и радуюсь с весёлой палкой
да с бубенцами, что сведут в могилу...
О, милостивый, милостивый Боже!
С жестокою улыбкой наблюдаю
за пляской плоских гномиков, как будто
они не мы, и никакого дела
нам нет до них, в то время, как кругом
der Garten Eden  и его возня.

 

Кирпично-красный
мой привычный Кранах
и черноватой зеленью влекущий,
и разлетаются олени в кущи
под арбалетом кисти. Право, странно:
вот - складчатый наряд темно-болотный,
батист рубахи белоснежней шёлка,
и перьев страуса заманчивая чёлка
под глазом оникса кивает мимолётно.
У алтаря прелестной Катарины
стоит палач, и меч из нежных ножен
любовно и замедленно – не может,
уже который век поднять не может…
За трапезой сидят Максимильяны
столов добротных. Доверительные позы,
овечьи волосы, улыбочки-занозы,
должно быть, по-немецки полупьяны.
А целомудрие твоих сюжетов женских? –
Лукавые, развратные фигуры,
такое чувство, будто от натуры –
волос остатки, ногти-заусенцы.
А благодушие убийственной Юдифи?
А бюргерски - борцовский бык и Лютер?
И – ренессансом подбородки круты,
и реформации уже назрели мифы.

 

 

Дети поливают дерево вином и молоком,
и на них смотрит небо:
участливо и невинно.
Что за райские плоды принесёт эта осень,
и кому доведётся их отведать?