МОЙ АЗЕРБАЙДЖАН

Со времён великой войны сёстры не виделись тридцать лет. Встреча состоялась в аэропорту Пулково при неожиданном стечении народа: люди видели, что происходит нечто исключительное, и тоже плакали. А в это время на другом конце города раздался звонок в нашу квартиру. На пороге стоял пузатый человечек, очень улыбчивый и очень закавказско-залихватского вида: «Здравствуй, брат мой!», - сказал он отчиму. «Твой дом – мой дом, мой дом – твой дом!», и ввалился в квартиру с большими тюками и чемоданами, а за ним и жена. Удивление. Не ждали. Оказывается, они прибыли предыдущим рейсом из Баку в качестве тайных наблюдателей за супругой одного очень уважаемого человека. (Да не прозвучит это, как «васточный шютка».) А она, долгожданная сестра, повздорила с мужем и уехала на всё лето. Так мы провели месяц в Эрмитаже, а потом исследовали чудесные декорации перформанса под названием Санкт-Петербург.

Прежде, чем последовало ответное приглашение, в нашем доме побывало энное количество родственников родственников, друзей друзей и знакомых знакомых из Закавказья. Но это нормально для Питера. Только не знаю, учитывая их стандарты, насколько комфортно они себя чувствовали в нашем скромном, если не сказать убогом, жилище.

О стандартах, однако, надо упомянуть. Едва приземлившись в аэропорту, сквозь линзу шевелящейся воздушной массы мы увидели чёрную «Чайку» и через минуту уже летели в ней. Для девочки в тринадцать лет начались чудеса.

Сцена первая. Двухэтажный особняк на самом берегу Каспийского моря. Песчаный пляж с редкими кустиками инжира: осторожно! Здесь водится эфа. И, как видение Великой Змеи, на пороге дома появляется фигура маленькой одноглазой старухи. Она по-своему прекрасна: смуглое сморщенное лицо рептилии обрамляет изумрудного цвета чадра с золотыми заколками у висков. На груди невесомое тонкой работы золотое ожерелье. Золото на запястьях когтистых ручек, крашеных иранской хной, золото на щиколотках босых ног. Золото, золото, золото. Ключевое слово. Чадра тончайшего шёлка струится по ветру, и видение приглашает нас на своём дремучем языке войти. Младшая дочь Шах-ин-шаха, в своё время решившая выйти замуж за коммуниста. (И это опять не «васточный шютка»). Об убранстве дома отчасти в стиле ориенталь, отчасти в стиле Наполеона Третьего, о всевозможных, доступных небожителям, яствах я умолчу. Уже не умолчала… Но нужно двигаться дальше.

Сцена вторая – из окна поезда – как короткая музыкальная интерлюдия: «Смотри! Вот иранская граница!». «Какая сушь кругом, какая сушь…», - стучат колёса.

И сцена третья - прибыли. Звон цикад разрывает воздух. И звёзд на чёрном-пречёрном небе видимо-невидимо. Порошок Млечного Пути и отдельно брошенные алмазы. И могучее дерево шелковницы шуршит в ночи своими чёрными листьями. Хруст ягод под ногами, как хруст насекомых. Хочется кинуться куда-нибудь со страху, но мешает шершавая ограда выше человеческого роста, возведённая вручную.

О, ночь, азербайджанская игла!

И зеркала висит осколок лунный

на войлоке стены… И шелковичным

дождём рассыпанных в пыли хрустящих ягод,

спадают звёзды с низко давящего неба.

 

Кругом уколы, треск жары бенгальской

и ласка тёплая небезопасной тьмы.

 

И заточенье в лабиринте улок

с высокими, из глины, кизяка,

шершавыми домашними стенами.

 

И в этой тишине неосвещённой,

прижав к забору слюдяным кинжалом,

свою добычу до смерти ласкает

хозяин тьмы.

 

А ко входу путь преграждает большая корзина со спящими цесарками. Это подарок хозяйке дома от пациентов. А кто хозяйка? – Ну, конечно, та самая сестра, что приезжала в Ленинград. «Эта женщина» - вероятно, так начинали о ней разговор жители городка, где в пятидесятые годы прошлого века русских почти не было. Они постоянно находились в состоянии изумления и пристально за ней наблюдали. Ладная, скромная, ухоженная, она была несгибаема. Она несла себя по жизни, как штандарт, и люди удивлялись, как у неё хватает на такое смелости? Сплетники и недруги обломали об неё зубы. Эта женщина умела поставить на место кого угодно, но обычно реагировала на выпады нежной буддийской улыбкой. «Дохтур Лена». Они признали её не только потому, что она была первоклассным врачом: она за короткий срок изучила и освоила все неписаные законы местных кланов.

«Проходите, проходите!», - ласково сказала она, и мы очутились на тропинке, ведущей к дому. В темноте послышался запах роз. Поднявшись по ступенькам на цокольный этаж, очутились в просторной комнате, где нас поджидал хозяин дома. Глава семейства своей благородной неспешностью был похож на восточного князя. Хирург от бога и любитель хорошего коньяка, он держался весьма достойно, благожелательно (гости – это святое), был немногословен, но интеллект сквозил во всём. Немного побыв с гостями, удалился в кабинет, и, пока дверь не захлопнулась, я успела заметить на его письменном столе необычный предмет. Золотой диск. По размеру он показался мне не больше современного CD, но всё же… Как выяснилось позже, это была памятная медаль с надписью: «Учителю от благодарных учеников».

В первую же ночь нам не дали спокойно спать: примчалась семья из далёкого аула с грудным младенцем, который просто разрывался от крика. Он был тепло укутан. Дохтур Лена раздела его, осмотрела, принесла откуда-то лекарство в чайной ложечке. Крик закончился. Тогда она напоила его и малыш разулыбался. «Что ты дала ему?» - Лена рассмеялась: «Каплю валерьянки и много жидкости. Я велела им ребёнка не кутать.» Наутро у ворот уже блеял баран (Я назвала его Кузей) и стояла корзина со снедью.

А утро было прекрасным. Под навесом из виноградных зарослей тётя Лена поливала грядку с кактусами, и я заметила розы цвета зари, они раскачивались на высоких стеблях. Их было очень много, подобные продают теперь в избытке на каждом углу, только они не пахнут. Листья роз, да и вся зелень вокруг была тёмной, насыщенной и буйной. На маленькой бахче поспевали арбузы, стояли персиковые деревья – шафталы – так их называли. Кузю определили туда, и он с удовольствием уминал персики.

На территории сада стояла трёхэтажная вышка. Открывался обзор на селение почти средневекового вида: глухие стены из кизяка с оазисами дворов, пыльные улицы, по которым бегали голые карапузы-мальчишки. Но взгляд приковывала одиноко стоящая гора, похожая на острый зуб. Иландаг. Змеиная. Там водились мощная гюрза и мстительная эфа. В горы мы, однако, ходили. Но исключительно в самое пекло, и мне не объясняли, почему нельзя дождаться, когда жара спадёт. Тётя Лена говорила только одно: «Когда будем в горах, палку в дыры не суй. Не суй и всё.» А дыры были большие, круглые и, считай, под каждым камнем. Змеи встречались иногда и в городе, иногда и в человеческом обличье. На меня натравливали гусей – это ничего. Терпение тёти Лены лопнуло, когда меня облили из помойного ведра с криками «урус-кукурус!». «Я сейчас разберусь», - сказала она, вышла из дому, а вечером мы все оказались в гостях у тех людей. Шербет и мёд лился из их уст, на дорогом фарфоре подавали плов, шашлык. «Надо кушать, не обижай людей!»

Я проходила курс ожирения. Что ни день, то гости. Нас звали отовсюду, и приходилось отказываться. По соседству жила большая семья: старик, его четыре жены и дети. На ужин к ним мы не пошли, но нас позвали посмотреть, как пекут лаваш. Несколько женщин около тандыра раскатывали тонкие лепёшки, иногда больше метра в диаметре. Одним движением поднимали их на воздух и – в горячее жерло тандыра. Завораживающее зрелище. Именно тогда я начала осознавать, на какой земле нахожусь: во владениях «огненного князя прекрасного».

Он – князь огня. Его сияют очи.

И кудри сплетены рукою дыма.

В одежде белой он сидит у храма,

в одежде белой шествует незримо,

где пламя рвётся языками в небо.

 

Он сам – свеча и сам - очаг домашний,

костёр для путника в глухой ночи

и жерло алчного до жертв вулкана.

 

Он – песня дня и светоч темноты,

он греет, жжёт и создаёт пожары,

он тлеет и безмолвно угасает

в глазах своих стареющих углей.

 

Он рвётся, рвётся, бешено танцует,

сперва с опаской подползает, лижет,

затем – хватает, и в плену объятий

всё переходит в огненную самость.

 

Он – князь огня, его златые руки

из жизни здешней медленно уводят,

бессмертие собою возмущая.

 

Храм огня я увидела уже значительно позже. Сейчас пламя похоже на Вечный огонь, а тогда оно было выше человеческого роста и издавало звук. Ужасающая и прекрасная стихия.

И, конечно, танцы! Начну издалека: однажды ночью – интересные дела происходят ночью, однако, – так вот, однажды ночью мы проснулись от крика. Кричала девушка, так кричала, что мы высунулись в окно и увидели…, что она спокойно садится в машину и уезжает. Её украл жених, и она об этом оповестила всю округу. Родители не дали благословения на брак, и молодые бежали. «Как интересно! Что ж теперь будет?» - «Да ничего, придётся принимать жениха, благословлять и организовывать свадьбу.» И тогда на улицу пришли строители и плотники, стали возводить подобие шатра или гигантской палатки, вмещающей массу народа, шатёр был крыт брезентом и коврами, на асфальте также лежали ковры из многих домов. Приготовления к свадьбе и сам процесс заняли около месяца.

Нас пригласили на поклон к невесте. В небольшом помещении с выбеленными стенами, округло переходящими в потолок, сидели нарядно одетые женщины, босые и в чадрах, шили-вышивали по белой бязи, по белому шёлку - шёлком и золотом, золотом. Ключевое слово. Перед визитом были собраны все украшения тёти Лены, и нам приказано было их надеть. Серьги, цепочки, кольца, браслеты. Я, по местным понятиям, также была на выданье. И на меня поглядывал один армянин – с ним пришлось вежливо поговорить.

А где-то готовили жирный плов, жарили баранину, и дух разносился по всей округе. Так хотелось полакомиться! Но к столу были приглашены мужчины. По традиции мужчины и женщины праздновали отдельно. Однако, были дни, когда в шатёр приглашались все. На танцы!

За маленьким столом сидели музыканты, перед ними - большой поднос. Выходящий в круг должен был кидать туда деньги, не меньше пятидесяти рублей. Таш, балабан, нагара, кеманча – в наборе этих звуков уже слышится ритм. И вот, звучит музыка для женщин, народ требует мою маму, она выходит, и мальчик трёх лет, сидящий от нас неподалёку, комментирует: «Какая толстая белая женщина! Наверное, хорошая жена будет!»

Праздники завершались ночным факельным шествием. Перед домом невесты собиралась толпа, чтобы посмотреть сперва на дары и приданое, уложенные на больших столешницах. Невеста выходила на крыльцо, перед ней появлялось огромное зеркало, и тогда она отводила от лица фату. Заглядевшись на свою красоту, шаг за шагом, не отрывая глаз от своего отражения, она шла к дому суженого, осыпаемая цветами и семенем.

                      Места, овеянные легендами. Здесь проплывал Ноев ковчег, задел вершину Иландага, и она раскололась. Сохранились притчи о том, как пророк Ной работал на местных соляных копях, здесь было его пристанище. И, да – Арарат - совсем близко. Двуглавый вулкан тихо спит. Выплывая из тумана, он напоминает огромное морское чудище, подымающееся из вод на поверхность. Там, недалеко в горах, бьют гейзеры из воды живой и мёртвой, я там была и помню по сей час это блаженство. Места, полные моими воспоминаниями. Мне захотелось ими поделиться с далёкими и такими близкими людьми, носящими удивительные имена: мои «нарциссы с высот небесных, дарующие милосердный свет», родители благословили своих детей. И отцы отцов. И отцы отцов.