ГОЛИЦЫНА

 Кругленькая княжна вкатывалась к нам в дом с небольшой авоськой, где обычно лежали глазированные сырки, бутылка ряженки, бублики… «А можно я у вас перекушу? – Очень ноги болят…» Начисто мыла руки, похожие на вздутые лапки крота, с шелестящей сухой кожей, и долго сидела на кухне, глядя в никуда от усталости. Она была педиатром и бегала по квартирам в центре Ленинграда. «Не князья мы, не князья!», - утверждала она, в такт кивая головушкой с типичным голицынским носом. Её черты угадывались в любом портрете ею непризнанных предков.

Иногда она заходила к нам вечерком на чай, иногда приглашала к себе, в крохотную комнатушку коммунальной квартиры, где, кроме неё, проживала соседка-невидимка. Шаг – обеденный столик, метр на метр, ещё шаг – диван-кровать и шифоньер. А дальше всё книги, книги, книги. На полках под потолком по всему периметру; вместо подставок для цветов у окна; вместо тумбочки. И всё в абсолютной аптечной чистоте: у неё ведь аллергия. Бумажно-беловым казался и плафон абажура, и лёгкие занавески, и стены… Княжна говорила длинными предложениями со множеством оборотов, будто боялась упустить нить, о Пушкине и о том, что думала Наталья Николавна. И что Дантес. Возникал эффект присутствия. Затем доставала откуда-то снизу Есенина или какой-нибудь очень дорогой альбом, каталог художественной выставки. Хвасталась новыми приобретениями и подборками журнала «Нива» в жёстких переплётах. В своей бережливости княжна была близка к абсурду: книги в глянцевых обложках она доставала в перчатках, и каждый экземпляр в её собрании поскрипывал и потрескивал в руках, будто только что распакованный, издающий божественный типографский запах.

Часто и с юмором вспоминала она свою единственную попытку выйти замуж, и мы каждый раз хохотали над тем, как её избранник обращался к ней, больно надавливая мизинцем на сгиб локтя, расставляя при этом акценты:

«Любимая, - меня Вы - не любили.

Забыли Вы, - что в сонмище - людском

я был, как лошадь – загнанная - в мыле,

пришпоренная – смелым - ездоком.»

И потом этот субъект сообщил ей, выходя из ресторана: «Вот, милая моя, шесть рублей на тебя истратил.» А она ему: «Даа… а если на эти деньги спичек купить, то на всю жизнь хватит!»

Она любила своё одиночество, она мучилась им. Где-то далеко жил её «сынуля», но никто никогда его не видел. А поэтому звонить ей можно было, хоть ночью – соседка не возмущалась, и, когда однажды такой звонок состоялся, она тут же прилетела к нам и сказала: «Нет, мы Наденьку в больницу не отдадим. В карточке запишем: явления менингизма после свинки», и поставила раскладушку около моей кровати. А я спала полтора месяца.

Долго продолжалась эта дружба, наполненная и радостью общения, и трепетной благодарностью. Но, выйдя на пенсию, княжна тихо исчезла из нашей жизни. А мы всё поглядывали из окна во двор: не она ли там идёт, пока не догадались позвонить соседке.