АМНЕРИС

«Я вас очень прошу, отпустите меня!», - голосила райская птица в режиссёрском управлении оперой. Только её будто никто не слышал. Это был её дом на протяжении долгих лет, настоящий дом, и настоящая жизнь – только на сцене.

Тихими, осторожными шажками она входила в театр, - так ходят гейши на своих высоких гэта, нет, так ходят босиком по храму монахини, и аккуратно раскланивалась… с привратником храма и со всеми служителями их общего культа. Тихо открывала дверь в гримёрную и вдруг, вольным броском скидывала пальто на диванчик, будто расправила крылья. Тронула связки. Надо крепкого чаю с лимоном. Шла в буфет. А там пирожные! Растолстеть ещё, что ли...? Пробовала голос у раздрызганного маленького пианино. Хорошо, что настроили. Пора бы новый инструмент купить. «Иииииииии…», - от мощи этого звука в маленьком помещении закладывает уши. До боли. Посидела немного перед зеркалом, разгладила лицо, едва тронутое косметикой, и, деловой походкой, направилась в фойе на спевку.

 А там уже сидел, вальяжно развалившись, мартовский кот. Оценивающе поглядел на неё, с наглостью и через наглость. Тенор с толстым брюшком. Но – ничего негативного. Вошла Тая: полный рот зубов, видимо, больше тридцати двух, сверкающие бусины глаз, как у рыбы-телескопа, на выкате. Супер-дива с густым масляным басом, который слышен по всем закоулкам. Это – Ратмир. О чём поговорим? О погоде? И тенор начал: «Вчера на собрании в поездку утвердили Меринова в место меня. А меня здесь на подхвате оставили. Вот мерин сивый! Всегда знает, кому полизать!». И Тая: «Ах, Васенька, какая вопиющая несправедливость! Впрочем, чего и ждать-то от главного. Всё и так понятно…». «Ачто, ачто, ачто??», - запинькала мелкая синичка-сопрано, влетая в помещение, но она опоздала, по крайней мере, на данный момент. Вошёл главный, как-то вместе с дверью, и придавил лаковым разношенным башмаком все попытки продолжать. «Здрааавствуйте, Виктор Борииисович!», - засияла всеми зубами Тая, она совершенно не стеснялась переходить с одной частоты на другую. При всех. Начали репетицию, концертмейстер тренькал по роялю как-то невпопад, певцы оглядывались, но ничего. Пошла волна предвкушения настоящей жизни, которая ещё только предстоит, которая ещё не началась, но уже близко-близко тот вечер, когда все маски будут скинуты и безжалостно отброшены. Прямо по-театральному.

Сегодня спектакля нет. Хотя, вечером можно зайти послушать Римму в «Мазепе». Пойти ли домой или пообедать в театре? И когда лучше в Эрмитаж? – она не могла без этого перед «Аидой». Египетские залы – так они назывались, а на деле несколько комнатушек, или нет? – Ну, конечно, это такие альковы мировой сокровищницы… это тайное святилище! И ей туда надо.

Как охотник, который видит только свою цель, как лучник, который видит даже не дичь, а только глаз дичи, она ходила строго только в египетские залы, где оживала её пластика. Она становилась Изидой на фреске, кошкой Бастет, львицей Сехмет, она впитывала в себя позу амфоры и сфинкса, подавала чашу фараону, держала скипетр… Только бы не расплескать всё это, только не расплескать! О, Уаджет, храни меня вечно! О, боги небесные! О, боги земные!  Придите и узрите Тота, увенчанного Уреем. Он возложил на себя две короны в У-ну, чтобы царствовать над людьми. Ликуйте в чертоге Кеба тому, что он совершил. Молитесь ему, возвышайте его, величайте его, ибо он – владыка сладости…

А в коммуналке жили добрые соседи, подкармливали и не слишком много требовали от райской птицы в быту. После раннего ужина надо полежать, прокрутить в уме весь спектакль, а перед сном пройтись по каналу. И вот, ночные огни отражаются в водах Ятрау, идёт факельное шествие, и она идёт впереди с гирляндой из белых лотосов. «Девушка, что с Вами?» - она шла одной ногой по проезжей части, другой – по тротуару. Козликом.

Звонок перед сном. «Нет, не сейчас. Ты что, с ума сошёл?! У меня завтра Амнерис, у тебя – Радамес! О чём ты думаешь?!... Это конечно, приятно, но… давай до завтра. Пока! Целую-целую. Нечего тебе делать…»

И вот, этот день наступил. Увертюра уже звучит в голове. Настроение прекрасное. «О, приди, любовь моя, опьяни меня…» - Она его увидит. Она будет с ним в их реальной жизни. А на завтрак – кусок колбаски с городским батоном, с толстым слоем масла. Чаю. Позвонить подружке: контрамарка ждёт на кассе.

А с трёх часов начинается мандраж. Или депрессия. Или опять мандраж. Голос не звучит… где моё вот это, как оно… ноготь сломался… и как я только хожу в этих туфлях. И – коронное: может, позвонить, сказаться больной? Ещё не поздно. Сидит в своей комнате на кушетке, как приговорённая. Но уже готовая ко всему. И вдруг соседи: «Эй, у тебя картошка сгорела!»