Волны разбиваются вдребезги о грудь осенних волнорезов, смывают налипшие листья чинара. С отходом вала чувствуется, будто море втягивает в себя воздух. Дышит. Перебирает гальку. Происходящее здесь нельзя назвать шумом. Это - единство организованного звука, плывущего и поражающего своей немолчностью. Его можно попробовать перекричать, прервать своим неестественным, режущим слух голосом, но лучше искать гармонии жестов на фоне бушующих волн. Возникает иллюзия греческого театра, где волна, как тога.

Даже в мыслях сейчас нельзя заплыть далеко: сознание захлёбывается, и круглая воронка вала моментально уносит в параллельное пространство, стоит только отдаться этой мысли и откинуть голову назад. Волосы расплетаются под полосатой расчёской волны, взгляд зеленеет, руки расправляются в пене крыльев. Полёт в неизвестность, пропорциональный силе кипения и швыряния ледяной воды навстречу берегу, навстречу небу; вопреки небу и берегу, им назло, с ревностью и жадностью распалённой пучины, изорвав всё в клочья, превратив в лохмотья гладкую материю, доведя её до состояния колючей проволоки, арматуры, жёваных кусков жести. И - ещё залп, и ещё.

Иногда кажется, будто волна хочет ограбить берег, занося свою могучую лапу, руку, впиваясь в песок пальцами, утаскивая за собой всё. Пляж пустеет. Пляж превращается в месиво. Меняет очертания. Но земля не сдаётся, земля незыблема, и только на время позволит взять над собой верх. И, когда придёт срок, она ответит морю всей гаммой своих чувств, бесчисленными, неувядающими аккордами красок, запахов, звуков. И оно уймётся, утихнет и ляжет у её ног. И просветлеет.