1. А жизнь всегда была полна
   всяческих ожиданий, страхов, предрассудков,
   чего-то сбыточного и несбыточного такого,…
   и полёт через неровную поверхность
   чистого оконного стекла был абсолютно доступен.
   Отсутствие денег, скудость быта,
   потрескавшиеся рамы на окнах, капающий кран на кухне
   и поющий холодильник только способствовали
   разгулу творческих инстинктов.
   Под звуки старого пианино
   складывались ритмы, стихи,
   которые не записывались на бумаге,
   а тянули тебя на улицу – постучать каблучками
   по гранитным плитам набережных,
   подышать сырым воздухом дождя,
   послушать духовые инструменты водосточных труб,
   устроить малый балетный экзерсис, перепрыгивая лужи.
   И эти тёмные водоёмы напоминали то зеркала,
   то текучие циферблаты с картины Дали.
   Позвоночные останки детских площадок –
   артефакты детской цивилизации, возможно существовавшей
   на утрамбованной сапогами крошечных пришельцев земле,
   тянули к себе – вспомнить, хоть фрагментарно,
   свою прошлую жизнь среди гигантов,
   когда нас называли по-колением,
   когда, держась за брючину,
   мы смотрели на ясный лик солнца-отца.
   И голуби разлетались, а сидящие ворковали о том,
   что есть внешний мир за стенами двора-колодца,
   и он огромен и полон чудес, и, глядя в небо,
   надо непременно ждать тот летучий корабль
   из сказки про Буратино.
   А выход в неизведанное осуществлялся
   через портал подворотни в стиле Магритта,
   и мы бежали на остановку трамвая,
   чтобы успеть залезть внутрь
   этого деревянно-железного чудовища,
   чтобы лязганье простучало нас до костей,
   чтобы извертеться, изныться, пока оно доползёт
   до заветных садов, где менуэты статуй, и пахнет сыростью
   от чахлых трав на газоне, а чахлый несчастный лебедь
   с подрезанными крыльями выступает в своей сольной партии
   под виолончель Сен-Санса.