…а он попивал себе граппу из гранёной стопочки,

поглядывал на этикетку.

а с этикетки на него иронично поглядывал старый сатир.

и так они играли в гляделки

и слушали перестук колёс по аппиевой дороге,

по её гладкому замшелому камню…

 

…а потом он цедил сквозь ситечко,

через сахарок,

до которого так жадна обезьянья сморщенная лапка,

свой химически-зелёный абсент,

в то время, как примат насиживал местечко на шарманке.

Монмартр, конечно…

 

…а позже открывал округлое отверстие рта,

чтобы выпустить дух – не свой –

но сладко-жгучего парфюма рома

под перезвон соборной меди:

то ли били колокола бодрящим утром,

то ли таял зной полуденных монет

на паперти, рядом с Чосером…

 

…а ещё, опустив свои чресла на дубовую скамью,

он лоснился и щурился, ликом напоминая тыкву,

и потягивал баварский бир,

пропуская пену сквозь моржовые усы,

хватая за задницы молочно-альпийских молодух:

и визг, и торжество жизни!

 

…а под Новый год – на морозе,

с мандаринами да шоколадными «белочками»,

да прямо из горла,

с приятелем, тащившим домой сетки со снедью,

шмыгая носом, воровато озираясь,

хихикая и поздравляя прохожих –

пил её, родную… и нет её слаще!